Гамлет, принц гельветический. Полный конфуз на Берлинских театральных встречах

Режиссер Цюрихского драматического театра Ян Боссе решил поставить своего идеального «Гамлета» на сцене-арене. 30 лет тому назад эта площадка в самом деле была открытием: актеры находились в окружении публики, обменивались со зрителями репликами, зрители участвовали в действии и все вместе непременно распивали какие-нибудь напитки.

Отчего же сегодня гельветизация «Гамлета» и перемещение его на сцену-арену воспринимается такой легкомысленной и непритязательной?

…Итак, мы в манеже с огромными зеркалами по всему периметру, раскаты музыки, глухие и тяжелые, какие только могли звучать в огромном и мрачном замке загнивающего королевства (художник Штефан Лемме, музыкальное оформление Арно П. Жири Крехан). Как забавно оказаться рядом, за одним длинным, накрытым персон на 100 столом вместе со всей королевской ратью и призраком отца Гамлета, вылетающим на манеж вместе с королевой, словно в номере балета на льду. Рядом - озабоченный Клавдий (Эдгар Сельж), такой же, как ты или твой сосед, живой человек, только и всего что светит голой грудью да печально подпирает рукой подбородок. Как забавно по предложению короля поднять за него вместе со всеми серебряный кубок, а через минуту шарахнуться от него, опрокинувшего в ярости свой угол стола! Как это мило – очутиться рядом с простушкой Офелией (Катрин Зайферт), маленькой цирковой феей в фиолетовых туфельках.

Как приятно потрафить национальной гордости швейцарцев, согласившись с тем, что толстяк Горацио (Майк Мюллер) вполне может носить альпийские шортики и изъясняться на цюрихском наречии, а рычащий, будто тигр, Гамлет может так же отважно и бесконечно долго, как Вильгельм Телль со своими врагами, упражняться с Лаэртом (Оливер Мазукки) в фехтовании, прежде чем пронзить его шпагой! Наконец, какая радость – ощутить себя в театре наивным дитятей и трижды поклясться по призыву Гамлета, что мы никому не скажем, что стали свидетелями инкарнации духа.

Сделать это все – значит опростить героя, превратить его в маленького человечка с общедоступным «локальным» горизонтом, каким он, впрочем, и получился у Йоахима Мейерхоффа.

Шекспировская фраза «весь мир – театр, все люди – актеры» понята буквально. Нехитрый на первый взгляд простак Гамлет окинет зал взором и скажет – вот они, актеры, самые лучшие зрители в мире. Странствующих актеров Гамлет выбирает из зала, выводит их на манеж, репетирует с ними, (нарочито?) безалаберными, долго, занудно, смешно, зачем-то прибегая в сцене мышеловки даже к помощи Офелии. Роли могильщиков, с которыми должен вступить в разговор Гамлет… исполняют Гамлет и Гораций. Они устраивают настоящий гиньоль, сбрасывая в зияющее подполье, откуда с треском вылезли, целую гору трупов, только что мирно соседствующих с нами за столом, а Гамлет будет тыкать черепом Йорика в нос бедных девушек, сидящих, к своему несчастью, в первом ряду…

Но почему бы и нет? В театре-арене Боссе все можно, все средства хороши, и ты, и я по мановению волшебной палочки тотчас становимся артефактом. И можно даже сказать, зрители испытывают удовольствие от своей дилетантской игры, веря, что в розыгрышах участвуют действительно они, а не гельветические статисты, и что это в общем-то «по Шекспиру», по законам елизаветинской сцены.

Впрочем, Гамлет Мейерхоффа только на первый взгляд простак. Этот долговязый очкарик, плохо стоящий на ногах, так часто витающий в эмпиреях, с постоянными выбросами неуравновешенной психики все-таки из другого теста, чем вся гельветизированная цирковая королевская рать, и мы под финал все-таки начинаем ему верить. Из Мейерхоффа в других предлагаемых обстоятельствах мог получиться незаурядный Гамлет, в котором может родиться король пострашнее Клавдия. Но рутинный площадной театр превратил трагедию в простенькую и заигранную мистерию.

Берлин