Тут надо заметить, что Борис Александрович Смирнов про театр, про построить, обстроить и все такое имел сугубое представление. Зря, что ли, учился архитектуре? Зря строил и проектировал разное все, типа театральных кресел? Зря звал его строить театр Мейерхольд? Но Мейерхольда расстреляли, учителей Смирнова замучили. Сам он, более известный как патриарх советского стеклоделия 1950-80-х, готовился к другому поприщу — но время повернулось, и видимо, он сам уничтожил ранние дипломы и работы, вопреки обычаю «аккуратно и даже скрупулезно собирать и хранить все, казалось бы, малозначимое, связанное с работой художника». Мы только предполагаем, что это такое было — архитектор Смирнов.
31 декабря 1941-го ему поставили диагноз: алиментарная дистрофия, тяжелая степень. Его ослабевшее сердце спасла теща, дала кровь. После госпиталя он пошел добровольцем, стал главным по маскировке Краснознаменного Балтийского флота («вспоминая время блокады, я испытываю чувство гордости оттого, что я именно как художник участвовал тогда в общем деле разгрома врага»). Вот и выходит, что самым ранним из известных, из многогранных, из всемерно уважаемых ипостасей Смирнова — Смирнов-стеклодел, Смирнов-керамист, Смирнов-дизайнер, первым все-таки оказывается Смирнов-фотограф. До сих пор неизвестный.
Выставку назвали — «Знаки войны». Знак, — что касается именно этой фотографии — нарисованная мишень в левом верхнем углу. В совокупности с оставленными шезлонгами — еще знак, примета даже и не 40-х, а посовременнее. Еще знак значит, что в мишень постреляли всласть — и оставили, и два шезлонга тоже оставили. Пустое место — здесь было тело. Отработавшие знаки, не значащие теперь ничего. Знаки сами по себе, что дольше, нежели материя, сопротивляются разрушению.
