Цвет Любви

Юлия Тимофеева – Почему, рассуждая о живописи, ты такое огромное значение придаешь цвету?

Станаслив Шляхтин – Живопись – это живое письмо. А душа живописи, ее основа – цвет. Я не знаю, как действуют форма, рисунок… Цвет – как звук, волнующий, возбуждающий! Сильный вибрирующий голос разливается в пространстве, стекла дрожат – колокол! Воздействие цвета такое же, только беззвучно. Цвет – особое живое существо. Если «не-живое», то это называется раскраска. Жан-Луи Давид великолепно изображал объем, он делал почти скульптурный объем, а цветом он раскрашивал. А Матисс только цветом строил свои композиции. Он тоже прекрасный рисовальщик, но ему было дано работать цветом. Кандинский открыл природу цвета и написал теоретический труд «О духовном в искусстве», где сформулировал свои идеи, касающиеся психологической силы чистого цвета и связи между цветом и музыкой. Он считал, что в цвете заложены заряды духовного происхождения. А если художник только раскрашивает – то он физиолог, он не в контакте с этими духами. Таков Шилов – он отслеживает форму, фактуру, материал, передает внешнее состояние, но проникновения, цвета у него нет. Он материалист. А искусство – духовно. Искусство передает дух времени. Если образ человеческий – то дух человека определенного времени, если сюжет произведения религиозный – то дух конфессии. Через цвет происходит таинственное воздействие на душу человека. Есть святые тайны – тайны прекрасного. Понять, что такое цвет картины, художник-живописец, почувствовать цвет, – все равно, что постигнуть тайну красоты.

Ю.Т. – А что значит «чувствовать цвет»?

С.Ш. – А что значит «рисовать»?

Ю.Т. – Ну, наверное, адекватно воссоздавать форму в определенном пространстве?

С.Ш. – Можно сказать и так. Но отношения между цветом и рисунком сложнее. Сезанн сформулировал: «Если цвет гармоничен, – то рисунок точен». Это формула и первая постановка вопроса. Если ты не чувствуешь цвет, то не сможешь и рисовать. Нет, ты что-то изобразишь, но все будет искажено. Мало кто чувствует цвет. Вот что это такое – «чувствовать цвет»?

Ю.Т. – Не знаю…

С.Ш. – Я шел к этому открытию больше десяти лет. Цвет – это энергия Любви. И живописец, когда работает, находится в особом состоянии, он подключен к источнику Любви! Не сам он пишет, не сам! Где ты эту любовь в себе возьмешь? Истина сокрыта, Любовь недостижима, она – в Боге, в человеке ее нет! И только идущий к Богу получит от этого родника. Это проблема эстетического как нравственного. Отсюда мои размышления о конфессиональности красоты, о православной живописи…

Ю.Т. – Подожди! Но ведь чтобы создать прекрасное произведение искусства необязательно чувствовать цвет, достаточно владеть законами гармонии. Или, по-твоему, если человек вне любви, то он не чувствует цвет и не способен создать красоту?

С.Ш. – Илья Эренбург был близко знаком с Пикассо. Он пришел к нему в мастерскую, Пикассо был женат в то время на Доре Маар – очень красивой женщине. И Эренбург, увидев цикл портретов Доры, сказал, мол, что же ты ее так написал, ведь Дора так красива! А Пикассо ответил: «Я воспринимаю красоту как бомбу замедленного действия. Рано или поздно она должна взорваться. Я знаю только то, что могу рисовать. Но Матисс, Брак лучше по цвету». Пикассо – художник-конструктор и блестящий рисовальщик! Он сконструировал голову Доры Маар, там есть сила краски, сгармонизированность, но сказать, что это цвет любви, нельзя.

Ю.Т. – А кто же, по-твоему, «чувствует цвет»?

С.Ш. – Матисс. Цвет любви, добра, искренности, детскости, нежности – Матисс. Он вложил в цвет все самые лучшие переживания, которые испытывает душа. Он пишет обнаженную женщину, и там нет запаха пота, секса – там красота цветового пятна! Он может писать синим, розовым, красным, и это будет очень красиво! Это и есть цветовик. А художник, который срисовывает, он сделает тело как тело, а это физиологизм, это не эстетическая проблема. Эстетические проблемы держатся на энергии любви.

Ю.Т. – У Матисса цвет радостный, ясный, чистый, светлый. Это как мажор в музыке. А кто и как выражает в цвете трагическое содержание?

С.Ш. – Эль Греко. Рембрандт. У них цвет сострадающей, сочувствующей Любви. А у немецких экспрессионистов в цвет заложена такая трагедия, что это выше Матисса! Экспрессионисты вкладывали в цвет тот же трагизм, что Чаплин вкладывал в смех. Они открыли психологизм цвета. Ведь что такое экспрессионизм? Это психическое восприятие цвета и мощное эмоциональное воздействие цветом на зрителя, это обобщение, спонтанное письмо, обретение свободы…

Ю.Т. – Удивительно, что этот стиль в живописи открыли немцы…

С.Ш. – Казалось бы, да. Немцы, протестанты. Конфессия от ума, искусство скучное, неинтересное. Сами дотошные, законопослушные, упорядоченные. Уж если немец пишет портрет старухи, то он изобразит все до одной морщинки, а их пересчитать немыслимо. Они же педанты, они не могут пропустить морщинку. А в экспрессионизме доходят до предельного обобщения! Исключительной силы живопись!

Ю.Т. – Чем тебе близко это направление?

С.Ш. – У немецких экспрессионистов полотно заряжено колоссальной психической энергией – весь экспрессионизм держится на этом. А я очень рано понял, что экспрессионизм – моя основа. Все экспрессионисты были великолепными цветовиками. Рисунок, композиция, пространственная передача для них второстепенны, материальное начало начисто отсутствует. Цвет вложен в очень экспрессивные пятна. Пятна взрывные, хаотичные. Тема – страдание, гибель, распад. Они предчувствовали конец, что заканчивается сравнительно благополучный XIX век и наступает время, которое принесет концлагеря, войны, гибель. Человечество ждет бесовство, человечество способно создать, воплотить ад и поселить в этот ад своих лучших людей. Экспрессионисты предчувствовали, что наступает ужас. Этим предсказанием, предупреждением, состраданием мне очень близки немецкие экспрессионисты. Они призывали, предупреждали и сострадали. Некоторые издевались, как Дикс, Гросс, их я не очень люблю. А художники-экспрессионисты второй волны (после второй мировой войны) более физиологичны, они не цветовики и мне не близки.

Ю.Т. – Кого из художников-экспрессионистов ты выделяешь?

С.Ш. – Я выделяю Бекмана, Кирхнера, Шмидта-Ротлуфа, Кокошку. Но лучше всех – Нольде, так как он использовал библейскую тематику и очень красив по цвету. Он цветом создавал драгоценность! Краску из тюбика превращал в драгоценные самоцветы! Это и есть живопись. Джексон Поллок весь холст превращал в самоцвет. Он лил потоки краски, брызгал. Его открытие так и называется экспрессивный абстракционизм. Но немцы были содержательнее. У них были темы. Если портрет – то выражал трагедию. Судьба экспрессионистов тяжелейшая. Многие сходили с ума, кончали с собой. Господь грехи человеческие взял на себя. А есть художники, которые переживают за направление пути, которое выбрали люди и не просто болезненно это воспринимают, они страдают, заболевают и умирают.

Ю.Т. – Ты считаешь, что психическая устойчивость, равновесие, благополучие художнику противопоказаны?

С.Ш. – Есть художники, такие, как Айвазовский, которые передают радость, потому что они абсолютно здоровы, ведут великолепный образ жизни, хорошо спят, они в почете, у них большие деньги. Но это благополучие – не такое значимое состояние для художника и полностью противоположно тому состоянию, которое переживал автор поэмы «Москва-Петушки» Венедикт Ерофеев или экспрессионисты. Почему мне близок Ерофеев? Да он экспрессионист! Он страдал за Россию, за эту глупую эпоху. Семьдесят лет мрака, падения, ада, девальвации ценностей, красоты – безумие охватило такую страну! Это трагедия одураченного народа, который сам себя одурачил. «Я люблю глаза моего народа – он ничего не продаст, но ничего и не купит». И человек умный берет на себя безумие, боль этой эпохи и пишет произведение о любви «Москва-Петушки». Так и экспрессионисты – они в голубой, желтый, красный цвет вкладывали столько боли! Крик! Мунк так и назвал одну из своих картин «Крик». Крик сострадающей любящей души! А какой крик у Айвазовского? Что он кричит: «Я генерал! Я абсолютно здоров! У меня дом на берегу моря! Я построил железную дорогу, фонтаны! У меня четыре дочери!» Очень напоминает текст таблички Хаммурапи «Я завоевал то-то! Я покорил то-то!» Конечно, замечательно, что такой художник прославил русскую кисть, но меня это не так трогает и пленяет, как боль Вени. Экспрессионисты испытывали боль! Священники лечат в храме на исповеди, а трудно радоваться на исповеди. Экспрессионисты, Веня – это исповедальное искусство, но они исповедовали не столько себя, сколько все человечество. Они показывают тем, кто способен видеть – кто мы такие. Мы потеряли не просто божественный, ангельский вид, мы потеряли вообще человеческий вид! Мы преступили все мыслимые законы человеческие и божеские, мы преступники, мы ужасны! И сказано это с любовью, профессионально сказано – красиво по цвету! Какая у Венички ритмика, музыка! «Бубны гремели, кимвалы бряцали! И звезды падали на крыльцо сельсовета, и хохотала Суламифь!» Безумное сочетание красоты, свободы, грандиозного профессионального мастерства и глубочайшего трагического содержания. Боль до умопомрачения!

Ю.Т. – А что ты выражаешь цветом?

С.Ш. – Это, конечно, вопрос. Мне говорили: «Ну, Стас, у тебя чистая живопись!» Что это значит? Звучание цвета. У меня только недавно появилась уверенность, что я цветовик. Но какой? Что я несу своим цветом? Композиция, рисунок, темы – это у других. У меня – только живопись…

Санкт-Петербург, март-апрель 2005 года. P.S. - с 20 сентября по 20 октября в московском Венгерском культурном центре проходила персональная выставка Станислава Шляхтина "Экспрессия образа"

Подробнее - на сайте художника http://www.staskoktebel.spb.ru/vistovki.html

Автор: Юлия Тимофеева (jt2004@mail.ru)

Источник: ArtOnline.ru (http://www.artonline.ru)